У нас ведь как: мы сначала обсуждаем, какой супчик будем готовить. А их всего два! Но надо обсудить. Мы говорим: ну как же, надо сначала это приготовить, потом это, потом это. А он ест все, как дизельный автобус. Он объясняет - надо калориями себя накормить. И жрет, и жрет - ему много энергии надо. И это тоже профессионализм. Мы же иногда фукаем: и это невкусно, и этого я не хочу. Он жрет все подряд и без разбора: сладкое печенье с какой-то прогорклой колбасой, на которую он внизу никогда не посмотрит".

Душарин: "У него свое отношение к комфорту. В базовом лагере у него была хорошо оборудованная палатка, там играла музыка, он привез с собой компьютер, космический телефон, книги, богато иллюстрированные издания. На гору он не спешит, как мы. С нами он не пошел на акклиматизацию в первый лагерь. Предпочел погулять по окрестностям, отдохнуть. Он стремится, ну не избегать, но хотя бы не создавать ситуаций, в которых нужно действовать в спешке, через силу. За этим видна культура, хотя это иногда и раздражает. Мы ведь невольно нацеливаемся на подвиг, на сверхнапряг, а он всегда ищет вариант, когда к результату ведут минимальные затраты.

Из-за этого у нас случались недоразумения. В первые дни мы с ним решали одну конкретную задачку: можно в такую погоду выходить на маршрут или нет? А погода была неопределенная. По нашим меркам это была вполне подходящая для работы погода. Подумаешь, снег, туман, ветер! Скоро прояснится, и мы не будем терять времени. А он сомневался, качал головой, отказывался выходить. И так два с лишним часа мы вертимся вокруг одной фразы: погода-непогода. И он не говорит: давайте вернемся. Он говорит: я, пожалуй, возвращусь. И вот мы не идем дальше, а возвращаемся утром в базовый лагерь, где на нас с удивлением смотрит даже Али Мадат. Дело кончается тем, что к вечеру погода становится явно лучше, и мы возвращаемся на маршрут".

Волков: "У Карлоса есть своя, грубо говоря, методология. Он под гору приезжает, и начинает действовать, исходя из своей определенной, приемлемой для него профессиональной методики или расписания. Он мало обращает внимания на то, как там остальные. Он говорит: у меня так.

У них там совсем по-другому устроена школа: каждый принимает решения самостоятельно и действует самостоятельно. У нас все наоборот: решение принимается только в результате обсуждения, а потом становится обязательным для выполнения в коллективе. Только до чего-то договорились, через полчаса изменилась ситуация, Карлос говорит: я меняю решение. Так ведь мы же идем вместе, как бы говорим мы ему. А он как бы отвечает: ну и что, я поворачиваю. Я поворачиваю. Для нас такое немыслимо. Я говорю: Иван, может быть, повернем; давай с Андреем посоветуемся; давай дождемся остальных; может быть сделаем как-то по-другому. А Карлос говорит: я поворачиваю. Между этими подходами гигантская разница…"

Волков: "Если он видит, что что-то нужное делается без его вмешательства, он и не будет вмешиваться. Он спокойно пользуется тем, что делают другие. И не потому что не понимает, не справляется, бережет себя. Это идеология".

Душарин: "На горе он лидерство на себя просто не брал. Когда вышли из четвертого лагеря на 7.400, он останавливался перед каждым препятствием и смотрел на меня: куда, мол, дальше. Он не продумывал весь путь до вершины. Он надеялся на меня. Конечно, он нашел бы выход - там проблем-то никаких, понятно. Но он знал, что я очень много времени провел вне палатки, высматривал - и он как бы уже переложил это дело на меня".

Волков: "Доходило до курьезов. Например, я когда приехал под Нанга-Парбат, он сказал: ну я этого не понимаю, как они могут впятером в одну палатку залезать! Весь его профессиональный опыт, культура настолько кричат и вопиют, восстают против дискомфорта, а мы нормально можем завалиться впятером в одну палатку. А он уходил в другую, забирался в японскую палатку, планировал тактику так, чтобы ни в коем случае не собиралось четыре человека, уговаривал Андрея Мариева отделиться от остальных, разделял на группы - кучу действий производил, абы только не спать в такой куче!"